Драббл, Гилберт/Брейк.

[pandora-hearts]

Название: Правда.
Автор: НикаАптерос
Фэндом: Pandora Hearts
Жанр: ангст.
Пэйринг: Гилберт/Брейк.
Дисклаймер: Не мое, но нравится)
Рейтинг: PG-13
Размещение: запрещено
Размер: 811 слов
Предупреждения: возможен ООС. События происходят после встречи с Бармой.
От автора: повествование получилось рваное и скачущее.


Металлический веер щелкает в руках герцога Бармы, а в груди тяжело ворочается некстати разбуженный кашель.
Впрочем, кашель всегда некстати.

Ровным рядом, цепью, линией. Гробы, везде гробы.
Одно чувство ярче и сильнее других: какое-то иступленное, беспредельное изумление.
Такого просто не может быть…
Это сон… Это бред…
Маленькая хозяйка поднимает заплаканное личико – и он пятится, пятится прочь.
Этого не может быть!..
А в спину звенит, срываясь: «Кевин… Пожалуйста, не оставляй меня одну, Кевин!..»

Брейк улыбается. Потому что это легче всего. Улыбкой можно скрыть все, что угодно. Любую правду.
Брейк благодарен этому мальчишке, наследнику Безариусов, за то, что тот несет какой-то бред. Живой голос лучше всего удерживает в реальности, не позволяя заново свалиться туда. В воспоминания.
К гробам и задыхающемуся: «Кевин!..»

Теплые руки обхватывают за шею – и хочется не то рассмеяться, не то выхватить клинок.
Друзья, ха. Какая чушь.
Почему-то Брейк не может сказать об этом Озу и Гилберту. Ограничивается лишь скептическим:
«Вы же не думаете, что мне нравятся подобные объятия?»

Карета стучит по старой лесной дороге. Ксарксису приходится прикладывать усилия, чтобы сдержаться и не прикрыть единственный оставшийся глаз рукой – в немом жесте бесконечной усталости и беззащитности.

Говорить о прошедшем просто, если удерживать в голове: Я – Ксарксис Брейк. И никто больше.
А Кевин Регнард – Кевин провалился в Бездну три десятка лет тому назад. Я не знаю такого.

- Ты… ненавидишь Волю Бездны?
- Конечно.
«Но себя я ненавижу еще больше. Так уж случилось». Рваная бахрома волос скрывает изломанную кривую ухмылку.

Гилберт выкуривает одну сигарету за другой на балконе в полном одиночестве, и никак не может сосредоточиться. Тому виной, конечно, огромное количество неожиданно свалившихся на них сегодня событий. Слишком много впечатлений, никак не удается отвлечься.
Или тому виной странная, почти физическая боль, тянущая где-то в груди, о происхождении которой Гилберт не имел понятия.
«Почему он не сказал? Ни разу за десять лет, ничего!»
Гил кусает губы, то расстегивает, то застегивает воротник, выкидывает окурок за окурком, но легче не становится ничуть.
А еще ему становится трудно находиться рядом с Брейком. Найтрей не знает, как себя вести и что говорить, и старательно пытается копировать себя прошлого. Себя-до-правды.
А сам думает и думает все время, – какая ирония, на этом удается сосредоточиться лучше всего – каково на самом деле Брейку?.. Что там, под язвительными насмешками и безмятежной улыбкой?
Гилберту начинает казаться, что он видит в каждом его жесте внезапно проявившуюся страшную усталость.
И от этого тоска внутри становится почти невыносимой.
Почему? Почему он не знал?
Как проглядел?
Эти вопросы задать некому. И с каждым днем Гилберту все тяжелее дается невозмутимый вид. А голодная боль и почему-то еще вина никак не желают отвязываться. Найтрей мечтает теперь только о том, как бы оказаться подальше от поместья Рейнсвортов. Потому что не хочет оставаться – и не хочет уходить.

- Гилберт-кун, куда это ты так спешишь? – приторно-сладкий голос прямо над ухом заставляет вздрогнуть всем телом.
Гил разворачивается так стремительно, что черные волосы, взметнувшись, попадают в глаза. На миг во взгляде стоящего позади Брейка мелькает растерянность. И тут же сменяется привычной улыбкой:
- Что-то не та…

Губы у Брейка сладкие, и Гилберт вжимается в них, вжимается в него, пытаясь почерпнуть не то сил, не то спокойствия, не то уверенности из душистого запаха корицы, такого близкого, достижимого тепла.
Краешком сознания Гил понимает, что должно быть наоборот, что это Ксарксису сейчас нужна поддержка, чужое спокойствие и уверенность. Понимает, что Шляпнику тяжелее и не в ком искать утешения.
И все же… И все же Ворон не может отстраниться, не может снова остаться наедине с виной, не может отстояться в стороне, привычно делая вид, что ему все равно. И Брейка отпустить – не может.
Поэтому он лишь крепко зажмуривается, боясь встретить взгляд единственного красного глаза.
Что в нем? Презрение? Насмешка? Жалость?
Боль?..
Гилберт не открывает глаз и не разжимает рук, и хочет только чтобы запах корицы заполнил собой весь мир, окончательно стирая все мысли.

Мальчишка, даже заснув, не думает отпускать его. Крепко притиснув к себе Брейка, он ровно дышит ему в шею, обвивая обеими руками.
Это непривычно, неудобно и странно. Шляпник не уверен, приятно ли ему, и не может решить, хочется ли ему отодвинуться.
Ксарксис не спит. Он смотрит в темноту, и на губах играет усмешка.
Кто бы мог подумать, что на юного Найтрея рассказ о его прошлом произведет такое впечатление.
Воспоминания, разбуженные Бармой, голодными червями шевелившиеся в груди рядом с царапающимся в легких надрывным кашлем, теперь почему-то улеглись, затаились, испугавшись не то темноты, не то теплого дыхания, щекочущего шею.
Брейк не торопится их снова возвращать, не торопится выпутываться из душных объятий, не торопится вставать.
В последнее время он и так слишком спешил, чтобы успеть доделать все до того, как время истечет.
Так что сейчас можно позволить себе немного отдохнуть.
Брейк улыбается шире и прикрывает глаз.
Можно и не пытаться определить, хорошо ли, когда тебя обнимают так.
Можно просто уснуть, впитывая чужое тепло.

А на задворках сознания постепенно стихает, отдаляясь, звенящее: «Кевин, пожалуйста… не оставляй меня одну… Кевин!..»

Больно и тепло. Брейк улыбается, засыпая.

Однако ж, Гилберт-кун, кто бы мог подумать.