[pandora-hearts]

Название: Пустота
Автор: Chiisai Kiseki
Персонажи: Брейк, Гилберт
Рейтинг: G
Жанр: ангст
Дисклеймер: персонажи принадлежат автору, буквы - алфавиту, а я просто взяла поиграться.
От автора: В этом тексте преобладают эмоции персонажей и почти нет событий, так что вполне возможно, что кому-то такое их видение покажется невхарактерным.


Ксарксис Брейк был убежденным одиночкой. Все привязанности принадлежали другому человеку, которого больше не существовало – и ничего хорошего эти привязанности человеку по имени Кевин Регнардт не принесли. Брейк же отлично умел сосуществовать и вполне эффективно сотрудничать с окружающими. Всего лишь не нужно было допускать в это сотрудничество лишних эмоций – он и не допускал. Это ведь было совсем несложно.
Когда Ксарксис подобрал юного Гилберта в лесу, он знал, что мальчик очень переживал исчезновение своего хозяина, но почему-то был уверен, что это пройдет. Нет, не забудется – Шляпник не сомневался, что юный Найтрей был более чем привязан к Озу Безариусу. Но непременно притупится, остынет, тем более что работа на благо Пандоры, жизнь в особняке, ожидание «приручения» собственной Цепи – все это должно было отвлечь, переключить мальчишку. К тому же четырнадцать – ну что за возраст, разве можно привязаться всерьез в такие-то годы? Конечно, первое время Брейк то и дело замечал, что глаза у подростка подозрительно опухшие, но Гил вообще казался ему изрядным плаксой, – и это наверняка должно было пройти.
Уже к семнадцати годам из хрупкого мальчика, похожего на одичавшего котенка, Гилберт Найтрей превратился в высокого юношу, а легкая припухлость век сменилась ироничным прищуром. Брейк вволю развлекался, вламываясь в спальню Гила, когда тот готовился к очередному приему в особняке Найтреев, чтобы потребовать немедленно сменить сюртук, мотивируя это тем, что «этот цвет совершенно не гармонирует с цветом твоих глаз», или чтобы завязать галстук молодого наследника каким-то замысловатым узлом. Гилберт сердито шипел и огрызался, отчаянно краснел и пытался выставить Шляпника вон, а тот смеялся, предлагая Ворону очередную карамельку. Брейку начало казаться, что мальчик изменился – главное, что изменились его приоритеты, сместился вектор важности. Да разве может не сместиться, когда жизнь полна опасных приключений и хорошеньких барышень? Ксарксис был уверен, что этого вполне достаточно семнадцатилетнему пареньку.
Тем сильнее было его удивление, когда во время очередного приема, куда он пришел в качестве сопровождающего Шерон, Брейк обнаружил, что Гилберт куда-то пропал. Сначала Ксарксис погрешил на лунную летнюю ночь и очередную очаровательную мадемуазель из тех, что постоянно крутились вокруг Ворона, но после того, как четвертая барышня взволнованным шепотом осведомилась у Брейка, где можно разыскать молодого Найтрея, Шляпника заело любопытство. Не то чтобы его так сильно интересовала личная жизнь своего подопечного, но все девушки, с которыми тот время от времени общался, уже успели подбежать к Брейку с одним и тем же вопросом – значит, воображение Гилберта пленила какая-то очаровательная незнакомка?
Каждое свое «интересно» Ксарксис давным-давно ставил выше всяческих глупостей вроде чувства такта. К тому же чему он мог помешать? Робким поцелуям в какой-нибудь розовой беседке?
Именно это он и ожидал застать; впрочем, прерывать парочку юных влюбленных не собирался – Брейку было достаточно намека на личность барышни, чтобы язвительные замечания в адрес Гилберта удавались прицельнее. Вот только звуки, доносящиеся из беседки, меньше всего напоминали нежное воркование влюбленных. Во всяком случае Брейк сильно сомневался, что в высшем обществе вдруг вошло в могу называть свою даму сердца «ничтожеством».
– Да, ты полное ничтожество! – Ворон чуть повысил голос. – И даже не пытайся оправдываться!
Ксарксис почувствовал себя слегка неуютно. Он, разумеется, мог на правах старшего товарища и в какой-то мере даже опекуна прервать эту неумеренно пафосную речь, но в то же время не представлял, как нужно было провиниться перед обычно довольно спокойным Гилбертом, чтобы заслужить такой театральный выговор. Возможно, Шляпник даже предпочел бы не вмешиваться и оставить Найтрея наедине с загадочным собеседником, но следующая же фраза все разъяснила.
– Ты ведь тогда не смог… ты позволил ему… – голос Гилберта предательски сорвался, и Брейк уже не таясь шагнул в беседку. Ворон, игнорируя симпатичную скамью, сидел на земле, а рядом с ним валялись пустые бутылки из-под вина. По-видимому, ночные излияния подушке мальчик и впрямь уже перерос – но ситуацию в целом это не изменило.
Ксарксис уже хотел было сказать что-то язвительное, что отрезвило бы парня, но тут Гилберт поднял на него взгляд – и слова застряли в горле Шляпника. Он-то думал, что вряд ли когда-нибудь сможет сопереживать человеческим эмоциям, но отчаянный взгляд глупого мальчишки заставил его вспомнить то, что Брейк очень хотел бы забыть – то, что чувствовал когда-то совсем другой человек с другим именем – и чертовски бестолковой судьбой.
– Ты не умеешь пить, Гилберт-кун, – серьезно сказал Ксарксис.
Ворон только тряхнул волосами:
– К черту!
– Хочешь… поговорить? – Брейк устроился на земле рядом со своим «воспитанником».
Гилберт отвернулся, закусив губу. Дурацкая привычка – Ксарксис так и не решил для себя, чего в ней больше: детской нервозности или стремления научиться взрослой сдержанности.
– Нет… не знаю, – Гилберт отхлебнул из бутылки и тут же закашлялся.
– Совсем не умеешь пить, – Шляпник вздохнул. – К тому же легче от этого, – он осторожно отобрал бутылку у Найтрея, – тебе все равно не станет.
Какое-то время они сидели в тишине, а потом Гилберт то ли резко вдохнул, то ли всхлипнул и отрывисто произнес:
– Тебе все равно не понять.
Брейк чуть не рассмеялся. О, как это характерно для семнадцати лет! Каждое переживание кажется непостижимым для окружающих, каждый опыт – уникальным. С другой стороны, мальчик в чем-то и прав: вряд ли людям часто удается по-настоящему понимать друг друга. Другое дело, что даже попытка обычно стоит того. К тому же он, наверное, дорого бы сейчас дал, чтобы когда-то ему нашлось, кому выговориться. Поэтому он просто накрыл в темноте пальцы Гилберта своими и мягко ответил:
– Попробуй объяснить.
Ворон молчал еще почти минуту, прежде чем начать говорить – а потом его будто прорвало. Он говорил и говорил, повторяясь и запинаясь, то снова погружаясь в самобичевания, то обвиняя Оза – но не в том, что когда-то тот чуть не убил его, а в том, что не взял с собой, пускай даже и в Бездну. Три года ему некому было выговориться – и Брейк молча слушал. Он прекрасно знал, что иногда яд в правильных дозах – лучшее лекарство, но съязвить сейчас просто не мог. Нет, ему было не жаль Гилберта, вряд ли он умел хоть кого-то жалеть. Но если все это помогало отвлечь Найтрея от переживаний – оно стоило того.
А еще – впрочем, в этом Ксарксис не признался бы и самому себе – было во всем этом что-то щемяще трогательное, и от этого обычно циничный Шляпник чувствовал себя немного растерянным. Он никогда не сталкивался с такой неподдельной искренностью и не представлял, что теперь делать. И когда Ворон неожиданно сжал его пальцы в ответ и выдохнул «Спасибо!», Брейк не сразу сумел изобразить легкомысленную улыбку, а «Всегда пожалуйста, Гилберт-кун!» получилось каким-то фальшивым.
Когда они вернулись на прием, Гилберт даже нашел в себе силы не шарахаться от барышень, жаждавших с ним пококетничать – по крайней мере, не больше, чем обычно.
А через неделю он пришел в особняк Рейнсвортов с клубничным пирогом. Брейк был не слишком удивлен: Гилберту все-таки всего семнадцать, а это не тот возраст, когда легко держать все в себе. Разумеется, он испытывает что-то вроде благодарности к своему случайному слушателю.
Странно было другое: Гилберт стал появляться у них куда чаще, чем этого требовали дела Пандоры. Поначалу, если к их компании не присоединялась Шерон, они все больше молчали. Гилберт усаживался где-нибудь в углу и изучал картины на стенах, а Брейк грыз сахар. Впрочем, молчаливые посиделки быстро наскучили Шляпнику и он начал говорить о всяких глупостях: рассуждать о погоде, сортах чая, а потом – обо всем, что только взбредало в голову. Меньше всего он ожидал, что в какой-то момент Найтрей начнет возражать ему.
Меньше всего Брейк ожидал, что в какой-то момент они с Гилбертом начнут разговаривать.
Ворон легко краснел и сбивался с мысли, еще легче выходил из себя или умолкал, надувшись, когда Брейк отвечал слишком уж язвительно. И продолжал приходить – не слишком часто, раз или два в неделю, зато вне зависимости от того, разругались они накануне вдрызг или разошлись добрыми друзьями.
Поначалу Ксарксиса забавляли эти визиты, потом – удивляли. А потом он начал привыкать к обществу Гилберта, и даже немного скучал, когда Найтрей подолгу не появлялся. Было что-то особенное в тех вечерах, когда Гилберт являлся к Рейнсвортам, хотя если бы спросили, Брейк вряд ли смог бы объяснить. Просто впервые за долгое время рядом с ним был кто-то, с кем хотелось говорить – не обо всем, конечно, но о многом.
Впрочем, были у них и особые темы. Скажем, они почти никогда не говорили об Озе Безариусе. Почти. Просто когда Гилберт пришел второй вечер подряд и устроился в углу дивана, нервно кусая губы, Брейк как-то сразу понял, что сегодня ему не до пустой светской болтовни. Ксарксис молча закрыл дверь на ключ и достал из-под дивана бутылку вина и два бокала. Он не стал предлагать услуги слушателя. Просто как-то так получилось, что к спиртному Ворон в этот раз так и не притронулся. Ему было достаточно просто выговориться.
Такое происходило нечасто – пару раз в год. Обычно Шляпник и Ворон говорили о всякой незначительной чепухе. Скажем, о прелестях ликерной начинки в шоколадных конфетах – Гилберт-кун от нее почему-то пьянеет очень быстро и становится ужасно трогательным, так что его так и хочется потискать. Так что, Гилберт-кун, я не советую тебе есть конфеты в обществе хорошеньких девушек, они и так теряют от тебя голову. Пей лучше вино, ты ведь уже совсем взрослый мальчик.
Или об одиночестве, которое неизбежно для каждого, какими бы сладкими иллюзиями не соблазнялся человек.
Гилберт выходил из себя после таких разговоров. Он сжимал кулаки, пытался спорить и возражать, но куда ему было тягаться со Шляпником. Спор обычно заканчивался тем, что Брейк снисходительно трепал Найтрея по волосам и уверял, что тот слишком эмоционален, а принимать все так близко к сердцу вредно для здоровья. «Гилберт-кун, у тебя будет тахикардия, а это просто невежливо – позволять своему сердцу неровно биться безо всякого повода!»
Найтрей злился, огрызался, наконец, уходил, хлопнув дверью, но неизменно возвращался. И они снова и снова заводили свои бессмысленные разговоры: о погоде, чае, ликерных конфетах и одиночестве.
И только однажды Ворон тихо произнес, уставившись в пол:
– Ты что, правда ничего не понимаешь?
Брейк опустился перед ним на корточки и погладил Гилберта по щеке:
– Да, Гилберт-кун. Я действительно ничего не понимаю, – и улыбнулся широко и беззаботно: – Тебе налить еще чаю?
Ну как можно было принимать разговоры о ликерных конфетах всерьез?
***
Ксарксис Брейк был убежденным одиночкой. У него не могло быть привязанностей, зато легальный контрактор вполне мог позволить себе иметь милые привычки. Скажем, регулярные беседы за чаем с еще одним легальным контрактором, сотрудником Пандоры. И даже если не все разговоры их были о работе – что с того? В этой привычке было не больше предосудительного, чем в том, что каждое утро он пил чай с госпожой Шерон, или в том, что в кармане своего плаща Шляпник всегда носил горсть карамелек.
Может только разговоры становились все дольше и иногда переходили какую-то грань откровенности, которая позволяла оставаться отстраненным. Впрочем, искусством сворачивать некомфортные для себя беседы и менять темы Брейк уже давно овладел в совершенстве.
Единственное, что он как-то не принимал во внимание, – так это бестактное упрямство. Но кому из членов благородных семей могло бы придти в голову столь вопиющее нарушение норм приличия? Общаться с высшим светом было очень удобно – лицемерие всегда было в ходу и не вызывало особых нареканий, неуместной оказалась бы скорее излишняя искренность.
Наверное, поэтому тот вечер оказался для Брейка такой неожиданностью.
– Почему ты говоришь, что каждый человек одинок? – вдруг спросил Гилберт. Ксарксис, который перед этим рассуждал о влиянии любовных романов на нравственное воспитание юных барышень из благородных семей, подавился чаем.
– Ты очень часто говоришь об этом, – упрямо повторил Ворон. – Но ведь это бред. Какое, к черту, одиночество, если рядом с тобой постоянно кто-то есть?
– Гилберт-кун, ну кто так выражается? – Брейк шутливо погрозил ему пальцем. – Молодой наследник не должен употреблять таких слов.
Найтрей сердито хмыкнул, слегка покраснел, но взгляда не отвел. По-видимому, он все-таки ждал ответа на свой вопрос. Шляпник вздохнул:
– Гилберт-кун, ты уже большой мальчик. Не нужно воспринимать все настолько буквально. Я говорил об одиночестве скорее как об эмоциональном состоянии.
– Я понял, – в интонациях Ворона прорезалось какое-то странное упрямство. – Но ты все равно несешь какую-то чушь.
Брейк поморщился. Когда Гилберт волновался, он совершенно забывал о вежливости.
– Разве когда тебе есть с кем поговорить о важном – это одиночество?
Кажется, мальчик наконец добрался до сути. Брейк широко улыбнулся:
– Всего одно уточнение, Гилберт-кун. Когда кто-то уделяет тебе внимание – ты никогда не задумывался, почему и зачем это делается? Неужели ты считаешь, что хоть кто-то станет делать это для тебя?
Шляпник с удовольствием отметил, что Гилберт больше не выглядел упрямо-уверенным. Кажется, Ворон растерялся – вряд ли он раньше пытался взглянуть на вопрос под таким углом.
– Обычно, если кто-то делает что-то для тебя, это значит, что ему от тебя что-то нужно, – продолжал Ксарксис. – Необязательно что-то сугубо материальное. Возможно, какая-то информация. Возможно, просто твое расположение – его же тоже можно использовать очень по-разному.
Найтрей, кажется, хотел что-то возразить, но Шляпник опередил его.
– Но разумеется, – сладко продолжил он, – разумеется, твои отношения с Озом – это что-то совершенно особенное.
Гилберт вздрогнул – и Брейк на мгновение пожалел о своих словах. Раньше он не позволял себе говорить об отношении Ворона к его хозяину – и о его отношениях с хозяином – в таком тоне. Ведь он знал, насколько болезненной была для Гилберта эта тема. Просто в какой-то момент Ксарксис потерял самообладание, ведь нельзя же быть таким непробиваемо наивным – после всего, что происходило.
– И вообще, сколько тебе говорить, Гилберт-кун, – Брейк подошел к Ворону и потрепал его по щеке, – не нужно принимать все так близко…
– Идиот! – Гилберт оттолкнул его руку и вскочил. – Я не про Оза сейчас говорил! Я…
– Прошу прощения, – Ворон едва не подскочил от неожиданности и, разумеется, умолк.
– Я стучала, но вы, кажется, не слышали, – улыбнулась Шерон, стоящая в дверях. – Мне жаль вас прерывать, но внизу ждет Лайем, он хотел поговорить с Брейком.
– Хорошо, госпожа, сейчас иду, – немедленно отозвался Ксарксис. – А Гилберт-кун все равно уже собирался уходить.
Всем своим видом он демонстрировал, что разговор продолжать не собирается – и Найтрей сдался:
– Я приду завтра. Я… не договорил.
– Как пожелаешь, Гилберт-кун, – Брейк приторно улыбнулся. – Ты же знаешь, здесь тебе всегда рады.
И в очередной раз за тот вечер изумился себе, осознавая, что вот только что просто-напросто испугался чужого искреннего порыва. Ведь мальчик наверняка хотел сказать что-то важное. Хотя какой мальчик? Ворон давным-давно вырос и не был наивным и бестолковым ребенком, каковым его было так удобно считать. Наверное, было страшно еще и поэтому. Двадцать четыре – это уже вряд ли подростковая импульсивность.
Брейк поймал себя на мысли, что очень хочет остановить Гилберта и попросить его закончить. Потому что это он, Безумный Шляпник, оказывается так и не научился за много-много лет контролировать свое сердце, и сейчас оно стучало до неприличия быстро, а Ксарксис все никак не мог его утихомирить.
Шерон осторожно коснулась его рукава:
– Тебя ждет Лайем.
– Да, конечно, – Брейк кивнул.
Можно подождать и до завтра. Это совсем недолго, а до завтра ничего не изменится, ведь так?
Кажется, он забыл, что нередко все меняется очень стремительно. Назавтра в особняке появился светловолосый мальчик в компании одной из сильнейших цепей Бездны. Он совсем не изменился, хотя с момента последней их встречи прошло без малого десять лет.
Первые дни Брейк ждал, что Гилберт придет – не за тем, чтобы продолжить разговор, так хоть чтобы поделиться переживаниями по поводу возвращения Оза из Бездны. Оза, который умудрился успеть заключить нелегальный контракт – да еще и с какой цепью. Им было о чем поговорить – даже в рамках дел Пандоры, хотя Ксарксису казалось, что тем для разговора у них куда больше.
Но Ворон больше не приходил. Вернее, он являлся в компании своего хозяина и Алисы, они часто пили чай большой компанией, было шумно и весело, и Гилберт вдохновенно ругался с Черным Кроликом, и с нежностью смотрел на Оза, и краснел невпопад, а Брейк не упускал случая отпустить в адрес Найтрея какую-нибудь колкость.
В их компании велись прежние разговоры: о работе и погоде, чае, конфетах, и дидактической ценности любовных романов. Вот только темы одиночества больше никто не касался. Говорить о нем в таком славном обществе было бы, безусловно, дурным тоном.
Ксарксис Брейк, убежденный одиночка, наблюдал с балкона, как в саду дурачатся Оз и Алиса, ополчившись единым вредным фронтом против вконец раздраженного Гилберта. Он слушал, как заливисто хохочет Безариус, как что-то возмущенно кричит Кролик, как заливается колокольчиком его юная госпожа, и думал о том, что привязанности никогда не приносили ему ничего хорошего.
Брейк давно не ощущал такой оглушительной пустоты внутри.